Новокузнечанина подозревают в убийстве ректора питерского института. Игорь барыбин-шкабара

Лидер ОПГ Лабоцкий решил расширить ареал деятельности своей группировки и перебрался с частью боевиков в Москву. Барыбин замыслил переворот и начал вынашивать планы по убийству своего товарища. Квартира Барыбина прослушивалась, и Лабоцкий о намерениях своей «правой руки» узнал. Криминальный авторитет захотел сам уничтожить иуду, но просчитался: приготовленная заранее пластиковая взрывчатка сработала на теле Лабоцкого прямо на глазах того, кому она предназначалась.

Барыбин перестрелял всех, кто был предан покойному Лабоцкому и возглавил ОПГ. Он собрал бригаду наемных убийц, специализировавшихся на устранении московских коммерсантов. Только в столице они убили не менее 20 человек. С «новокузнецкими» уже не могли равняться «люберецкие», их уважала даже «солнцевская» братва. Подмяв под себя многие столичные злачные места, люди Барыбина стали устранять даже воров в законе. Считают, что убийство братьев Квантришвили – это их рук дело.

… Порядка 40 активистов Новокузнецкой ОПГ, в том числе, и сам Барыбин, были арестованы в Новокузнецке и Москве в 1995 году. Милиция в течение недели описывала и систематизировала оружейный арсенал группировки. Четыре года длились предварительное следствие и суд, к тому времени уже существенно обновился Уголовный кодекс. Но судили бандитов все же по старому УК. В результате Барыбин получил 15 лет, а его подельники и того меньше.

В этой главе я хочу рассказать о конфликте между ворами старой и новой формации, очевидцем и непосредственным участником которого оказался в Тобольской спецтюрьме в период 1980–1982 гг. Как уже упоминал, по приходу в “крытую” мне пришлось в первое время достаточно часто сидеть в карцерах. Основная часть карцеров находилась на спецкорпусе, где было принято делать “прогоны” от камеры к камере обо всех передвижениях на корпусе. Это относилось и к карцерам. В связи с этим мое имя очень быстро оказалось у всех на слуху, так как не было в 80-м году, начиная с весны, почти ни одного месяца, в течение которого я хотя бы раз не попал в карцер на 10 или 15 суток. В моменты моего нахождения в карцерах, многие завязывали со мной переписку, в результате чего я за короткое время перезнакомился со многими порядочными арестантами на спецкорпусе и почти со всеми ворами в законе. Общение между камерами осуществлялось через окна, унитазы, баландеров, надзирателей, но чаще через специально проделанные отверстия в стене. Кирпичная кладка была старой и легко крошилась даже под воздействием алюминиевой ложки. Так же общались и в карцерах. В момент моего прихода в спецтюрьму из воров новой формации там находились: Паата Большой, Паата Маленький, Вахтанг Кокиня, Отар Кривой, Зури и Володя Чиня. За исключением Чини – все по национальности грузины. Зури имел полосатый режим, остальные – черный. Возраст их составлял от 25 до 35 лет, а Паате Маленькому было чуть более 20. Из воров старой формации в тюрьме находились Чапаенок, Серый, Силыч и Тико. Кроме Тико все славяне. Возраст от 45 лет и выше. Все имели полосатый режим. Этих воров было принято называть “нэповскими”, проводя этим параллель с ворами, жившими по старым воровским традициям, основанным в 20-х годах, во времена нэпа. Между собой воры старой и новой формации находились в конфликте. Они объявляли друг друга не ворами, поливали друг друга грязью и старались привлечь на свою сторону порядочных арестантов, которые, запутавшись от этой неразберихи, старались держаться ближе не столько к тем или иным ворам, сколько к авторитетам, которых знали лично. К тому времени у меня на Дальнем Востоке уже имелся кое-какой вес, а так как в Тобольской тюрьме было много дальневосточников, которые с моим мнением считались, то обе конфликтующие стороны мной заинтересовались. За время моего нахождения в карцерах со мной вели переписку воры как с той стороны, так и с другой, но более понятными для меня все же были “законники”, придерживающиеся старых традиций. Однажды в процессе очередной переписки со старыми ворами, после того, как мы ответили друг другу на ряд вопросов, последние прислали мне “воровской мандат” с подписью Чапаенка, Серого, Силыча и Тико, который уполномочивал меня от имени подписавшихся решать все возникавшие на рабочих корпусах вопросы, включая организацию общака для помощи ворам и порядочным арестантам, находящимся на спецкорпусе. На рабочие корпуса воров не сажали, и старые воры хотели через мой авторитет и мои способности закрепить там свои позиции. В помощники мне были назначены авторитеты из разных регионов, о которых они были наслышаны. Из Кемеровской области – Коростыль (который впоследствии станет в Златоустовской крытой вором в законе), из Иркутской – Японец, из Свердловской – Дмитриенок. Я всегда стремился в зонах к объединению заключенных, организации общаков и восстановлению арестантской справедливости, поэтому и по приходу в спецтюрьму стал заниматься тем же. За короткое время мне удалось добиться в этом отношении заметных результатов, но, как и следовало ожидать, это очень сильно не понравилась начальству. В результате, на меня и мое окружение обрушился шквал репрессий, после чего Коростыль, Японец, Дмитриенок и многие другие авторитеты, находившиеся на рабочих корпусах, отошли от всего этого в сторону. А меня в назидание другим помимо карцеров, из которых я в то время почти не вылезал, запустили еще и через пресс-камеры. После этого у всех уже окончательно пропало желание поддерживать общак и придерживаться арестантской справедливости. Принцип “своя рубаха ближе к телу” стал, как и раньше, основополагающим. Помимо пресс-камер, где, кстати, меня трогать боялись, опасаясь за последствия, я неоднократно водворялся и в так называемые “хорошие” камеры, в которых делали погоду тайные пособники начальства, следившие за каждым моим шагом в надежде, что я допущу ошибку, через которую за меня можно будет зацепиться и в чем-либо обвинить. Моих сторонников и явно сочувствующих убирали при этом в другие камеры и в другие смены, оставляя зачастую одного против нескольких агрессивно настроенных сокамерников. Но несмотря на все эти меры, тюремному начальству так и не удалось добиться желаемых результатов, после чего летом 1981 года меня перевели на спецкорпус. Чапаенок и Серый, как впоследствии выяснилось, были именно такими самозванцами, перед которыми тюремное начальство поставило задачу, воспользовавшись разногласиями между ворами старой и новой формации, спровоцировать войну и втянуть в нее как можно больше арестантов, исходя из принципа: “преступный мир должен искоренить сам себя”, забывая при этом истину, что “злом зло искоренить нельзя”. Силыч и Тико были, действительно, ворами старой формации, и трудно сказать, каким образом они оказались в одной упряжке с Чапаенком и Серым. Основной проблемой в тюрьмах являлось то, что заключенных сажали не туда, куда им хотелось, а куда нужно было начальству. В связи с этим последние имели возможность влиять на обстановку, искажать информацию и подтасовывать факты. Скорее всего, на начальном этапе Силыча и Тико ввели в заблуждение, а когда они поняли, что попались в искусно расставленные сети, то было уже поздно. Как я уже упоминал, Чапаенок, Серый, Силыч и Тико имели особый режим, а так как заключенных строгого режима было в тюрьме больше, то они, для закрепления своих позиций объявили вором в законе Симона, находившегося на черном режиме, который, как впоследствии выяснилось, являлся тайным пособником начальства. Родом он из Алтайской области, но на тюремный режим был осужден в колонии, которая находилась в Тюменской области. Когда между ворами старой и новой формации возникло противостояние, в результате которого порядочные арестанты оказались перед выбором, то Симон с ведома начальства создал третье движение, в основе которого лежало непризнание вообще никаких воров: ни старых, ни новых. Многим уже надоела эта затянувшаяся война, которая поделила порядочных арестантов на враждующие лагеря, поэтому к концу 80-го года под знамена Симона подтянулось немало “черных” и “полосатых” камер, официальным лозунгом которых стала фраза: “Не дадим решать свою судьбу ворам, пока они не разберутся между собой”. Когда Чапаенок и Серый увидели, что за Симоном стоит реальная сила, то предложили ему “воровскую корону” взамен за сотрудничество, от чего последний не отказался. Силыч и Тико эту сделку поддержали. При сложившейся обстановке, когда около 90 процентов крытников являлись славянами, это был сильный ход. Ибо с Кавказа и, в первую очередь, из Грузии молодые воры шли в Россию пачками, в то время как молодых славянских воров не было почти совсем, что вызывало недовольство многих российских арестантов. Воровской подход к Симону, возраст которого был в пределах 30 лет, многие крытники восприняли положительно. Это резко изменило расстановку сил не в пользу грузинских воров. На их стороне к концу 80-го года осталось на спецкорпусе не более десяти камер, в которых сидели преимущественно кавказцы, а на рабочих корпусах они не котировались почти совсем. К началу 1981 года в Тобольскую тюрьму пришли разными этапами азербайджанский вор Вагиф (около 50 лет), армянский вор Гого (более 30 лет) и грузинский вор Крестик (около 35 лет), которые, попав в специально подготовленные камеры с находившимися там сторонниками Чапаенка, Серого, Силыча, Тико и Симона, после соответствующей информационной и психологической обработки приняли сторону последних. Это еще больше усугубило положение молодых грузинских воров, и они почти совсем потеряли контроль над обстановкой. После того, как стало очевидно, что воры старой формации победили, тюремная администрация, в планы которой не входило усиление позиций тех или иных воров, приступила ко второму акту своего действия. В результате, менее чем за месяц все воры старой формации были поочередно объявлены Чапаенком, Серым и Симоном не ворами, избиты в специально подготовленных камерах и рассажены по двойникам и одиночкам. Порядочные арестанты были шокированы столь резким поворотом событий, но лезть в воровские дела не могли. Многие поняли, что за всем этим стоит тюремное начальство, но говорить об этом вслух не решались, опасаясь неприятностей, ибо за одно неосторожное слово можно было потерять не только и без того шаткое положение, но и голову. Когда меня перевели на спецкорпус, то расклад там был таким: с одной стороны – Чапаенок, Серый и Симон, которых придерживались в основном из страха большинство “черных” и “полосатых” камер, с другой Кока, Чиня и Зури, на стороне которых находились три-четыре камеры “черных” и столько же “полосатых”, включая и те, в которых они сидели сами. Тюремной администрации сложившееся противостояние было выгодно, ибо давало возможность расправляться с неугодными руками противоборствующих сторон. Как правило, намеченную жертву вначале сажали в карцер, а оттуда – в одну из камер противоположного лагеря. Там его избивали и заставляли в письменной форме просить прощения у воров и арестантов той стороны, куда он попал, и ругать тех, с кем он общался до этого. После этого, если за ним не числилось серьезных прегрешений, ему разрешали остаться. Однако на этом его злоключения не кончались. Проходило какое-то время, и его снова сажали в карцер, а оттуда в камеру противоположного лагеря, где также избивали и заставляли просить прощения уже у других воров и арестантов за то, что он их предал. После этого ему уже не было места ни в том, ни в другом лагере, и его помещали к обиженным или в двойник, что было почти одно и то же. Когда меня перевели на спецкорпус, то посадили в камеру, которая поддерживала Коку, Чиню и Зури. В этой камере в тот момент находились Муса из Чечни, Ахмед из Ингушетии, Князь из Амурской области и Толик (не помню ни клички, ни из какой он области, знаю только, что он с Чиней сидел где-то в одной зоне). Как впоследствии выяснилось, Князь (которого после выезда из Тобольской тюрьмы убьют) был связан с тюремным начальством, которое поставило перед ним задачу предъявить мне обвинение и избить за то, что год назад я был наделен полномочиями от имени Чапаенка, Серого, Силыча и Тико решать на рабочих корпусах серьезные вопросы. После того, как за мной закрылась дверь, и был отправлен через соседние камеры “прогон” по корпусу о том, куда меня посадили, мне тут же со стороны Князя были предъявлены обвинения. Но он не успел сделать свое черное дело, так как через несколько минут в нашу камеру пришел ответный “прогон” от Коки, в котором он поздравил меня с благополучным прибытием на спецкорпус. А вслед за этим от него пришла ксива, в которой он предупредил всех находившихся в камере, что знает меня лично и отвечает за мою порядочность. Этим он дал понять, что воры в курсе всех событий, и никаких обвинений в мой адрес быть не должно. В тот момент почти все дальневосточники за небольшим исключением находились в стане “русских” воров, каковыми считались Чапаенок, Серый и Симон. Со всех камер, где сидели мои знакомые, посыпались записки с предложением покинуть лагерь лаврушников (грузинских воров) и переехать к ним. Мне передавали приветы от Чапаенка, Серого и Симона, которые считали меня своим сторонником и рассчитывали на то, что я присоединюсь к ним. В лагере, куда я попал, у меня знакомых почти не было. Все мои близкие друзья оказались на другой стороне. Но, списавшись с Кокой и получив ответы на многие вопросы, я после того, как выяснил роль Серого, Симона и Чапаенка во всей этой игре, решил никуда не переезжать, что было встречено противоположной стороной отрицательно. Через некоторое время, после того как мне окончательно стала ясна суть всего происходящего в тюрьме, я дал понять через переписку наиболее близким друзьям, что они ошиблись поездом. Постепенно к концу 1981 года мне удалось перетянуть на свою сторону немало хороших знакомых, но, к сожалению, не всех. Некоторые настолько далеко зашли в своем противодействии ворам и арестантам противоположного лагеря, что о прощении их уже не могло быть и речи. Очень сильно переменилась обстановка после того, как мне удалось перетянуть из лагеря “русских воров” земляка-дальневосточника Борю Галима, который имел большой авторитет не только на Дальнем Востоке, но и далеко за его пределами, после чего многие, не успевшие сильно замараться арестанты стали переходить к нам целыми камерами. В результате, к концу 81-го года соотношение сил заметно изменилось в пользу той стороны, где находились Кока, Галим и я. К тому времени уже многим стало ясно, что Симон, Чапаенок и Серый не воры и находятся под контролем тюремного начальства. В немалой степени их разоблачению способствовал и я, так как, имея знакомых по всей тюрьме и ведя с ними переписку, я ставил их в курс о том, кто есть кто и какой линии нужно придерживаться. Это, естественно, не понравилось начальству, и 31 декабря 1981 года я оказался в пресс-камере, которая с одной стороны подчинялась администрации, а с другой – так называемым “русским ворам”. К тому моменту Чапаенок уже настолько себя скомпрометировал, что был из игры выведен и сидел отдельно в двойнике. Симон и Серый тут же объявили его не вором, и чтобы хоть немного отбелиться самим, сгрузили на него и свои грехи. В их лагере к тому времени осталось не более 10 камер, которые по сути являлись пресс-хатами. В одну из таких пресс-хат, где сидели Волчок из Приморского края, Исак из Камчатской области, Свист из Иркутской области и четвертый, мне неизвестный, меня и посадили. Об этом случае я вкратце рассказывал в главе “Тобольская спецтюрьма”, но ввиду того, что это напрямую связано с затронутой темой, остановлюсь еще раз более подробно. Волчок и Исак сидели до этого в камере с Симоном, на их счету было много избитых и покалеченных арестантов, поэтому когда Симон решил создать еще одну пресс-хату, то остановил свой выбор на них. Вначале их поместили в пустую камеру двоих. Затем посадили к ним из обиженки третьего. Он был физически сильным, но своего слова не имел и беспрекословно подчинялся Волчку и Исаку. Четвертым посадили Свиста, с которым они сразу же нашли общий язык. До этого он сидел на рабочем корпусе в хорошей камере, но не любил грузинских воров, поэтому и оказался в этой компании. Волчку и Исаку до выезда из крытой оставалось несколько месяцев, после чего их должны были этапировать на Дальний Восток. В связи с этим я в глубине души надеялся на благополучный исход, тем более, что Симон, Серый и их сторонники понимали, что если перейдут в отношении меня за рамки, то это усложнит их положение. В их лагере находилось много дальневосточников, которые относились ко мне с уважением. Поэтому они не мученика хотели из меня сделать, а перевербовать на свою сторону, что нанесло бы ощутимый удар по позициям грузинских воров. Как уже упоминал, большинство российских арестантов кавказских воров всерьез не принимали и держались в основном за авторитетных земляков. Симон и Серый к тому времени уже сильно себя скомпрометировали в глазах основной массы заключенных, но и грузинские воры далеко от них не ушли. В связи с этим многие арестанты, которым посчастливилось остаться в стороне от этой войны, не делали между ними особых различий и поддерживали отношения и переписку со своими знакомыми как с той стороны, так и с другой. У меня тоже вначале было желание переехать в какую-нибудь нейтральную камеру с тем, чтобы занять там выжидательную позицию и поддерживать хорошие отношения со всеми. Но я не сделал этого из-за личных отношений с Кокой. Я был благодарен ему за поддержку в первый день по прибытию на спецкорпус, когда менты хотели расправиться со мной руками Князя, и не мог его бросить в трудное для него время. Когда я оказался в камере у Волчка и Исака, то последние стали меня убеждать, что я не прав в том, что поддерживаю кавказских воров и иду против русских в лице Симона и Серого. Я сказал им, что разделяю людей не по национальным признакам, а по их делам и поступкам. Мне пытались доказать, что правда на их стороне, предлагали остаться с ними, уговаривали признать Симона и Серого ворами и написать им, что я был не прав и приношу им свои извинения. Однако на приманку национальной гордости, на которую тогда попались многие, им подловить меня не удалось. Во-первых, как упоминал уже ранее, я не делил людей по национальным признакам и судил о них по их делам и поступкам. Во-вторых, к тому времени я уже точно знал, что за спиной Симона и Серого стоит не воровская идеология, а мусорская постановка, преследующая обратные цели. В процессе затянувшегося на долгие часы спора они неоднократно отписывали обо всем, происходящем в камере, Симону и Серому, которые давали им свои установки. После того, как всем стало ясно, что я не собираюсь оставаться в их лагере и признавать Симона и Серого ворами, а Коку, Чиню и Зури не ворами, они перешли от методов психологического воздействия к физическим. Напали на меня неожиданно. Я пытался оказать сопротивление, но против четверых далеко не слабых мужиков, вооруженных палками, металлическими штырями и тяжелыми сапогами, долго противостоять не смог. Меня свалили на бетонный пол и стали бить ногами и всем, что попадалось под руки. А чтобы я не смог дать отпор, обработали мышцы на руках и ногах палками, сапогами и штырями настолько сильно, что не только подняться на ноги, но и пошевелиться было больно. В общей сложности вся эта экзекуция, в течение которой я лежал окровавленный на бетонном полу, продолжалась несколько часов. В перерывах между истязаниями они заставляли меня кричать через дверь в коридор о том, что я отхожу от арестантской жизни, оскорбления в адрес воров и арестантов противоположного лагеря, а также написать это письменно, но ничего добиться не смогли. Об этом они неоднократно писали Симону и Серому, а те в свою очередь заставляли их избивать меня до тех пор, пока не будут достигнуты результаты. Надзиратели, предупрежденные начальством, в это не вмешивались и делали вид, что ничего особенного не происходит. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы благодаря случаю на нашем этаже не оказалась дежурная из другого корпуса, которая к подобным зрелищам не привыкла. После того, как она подняла шум, меня вытащили полуживого в коридор и поместили в пустую камеру. Подобные случаи были не редкостью. На следующий день ко мне в камеру посадили армянского вора Ишхана, которого перед этим закидывали с этапа в камеру к Симону, где его избили и ограбили. А несколькими днями позже в одной из пресс-камер на особом режиме вору Зури отрезали лезвием для бритья кусочек уха, заставляя отказаться от того, что он вор, чего, к чести Зури, им добиться не удалось. Как только я немного оклемался, то сразу же отписал Коке ксиву общакового характера, зная о том, что он ее запустит для ознакомления по всем порядочным камерам, в которой рассказал о том, что произошло со мной и с Ишханом в пресс-камерах, и написал открытым текстом, что Симон, Серый и все, кто их поддерживает, – это мусора и лохмачи, опираясь на конкретные факты. До этого о связях Симона и Серого с тюремным начальством публично никто не заявлял, опасаясь нежелательных последствий. Если об этом писали, то намеками, а говорили вслух лишь в узком кругу. После того, что произошло со мной в пресс-камере, я не только не затаился, чего многие ожидали, но, наоборот, потеряв страх и осторожность, стал писать открытым текстом всем своим друзьям и знакомым, что Симон, Серый и тюремное начальство – это одна и та же шайка. Большинство дальневосточников, находившихся в тот момент на стороне Симона и Серого, не были согласны с их действиями в отношении меня и, чтобы не нести в дальнейшем за это ответственность, покинули их лагерь и переехали кто в двойники, а кто на рабочие корпуса. Тюремное начальство на меня разозлилось, но, на мое счастье, письмо, в котором я рассказал о беспределе тюремного начальства и пресс-камерах, дошло до моей матери, и она подняла на свободе шум. После этого у меня состоялся разговор с представителем областного управления, который попросил остановить мать, пообещав, что пресс-камер больше не будет. Об этом случае я упоминал в главе “Тобольская спецтюрьма”. И дейтвительно, до моего выезда из тюрьмы обстановка в этом отношении изменилась. Тюремное начальство дышало на меня ядом, но перейти за допустимые рамки боялось. Заключенные почувствовали себя уверенней, ибо самое страшное в спецтюрьме – это пресс-камеры. Когда всем стало ясно, что в пресс-камеры не сажают, Чапаенок, которому оставалось меньше месяца до выхода на свободу, обиженный на Симона и Серого за их предательство по отношению к нему, написал из двойника ксиву общакового характера, в которой рассказал о их связях с тюремным начальством, опираясь на конкретные факты, не отрицая и своей вины. С его исповедью, в которой он изобличал Симона, Серого и себя в качестве мусорских пособников и просил перед выходом на свободу прощения у порядочных арестантов, ознакомились на спецкорпусе во всех камерах, после чего уже ни у кого на этот счет не осталось сомнений. После того, как наружу вылезли неопровержимые доказательства, подтверждающие связь Симона и Серого с тюремным начальством, их бывшие сторонники стали разбегаться как крысы с тонущего корабля по двойникам и “обиженкам”. Серого после этого из тюрьмы увезли, а Симона спрятали в двойнике вместе с каким-то обиженным. На этом война между ворами старой и новой формации, длившаяся при мне в Тобольской тюрьме более двух лет, окончилась. К весне 82-го года расклад на спецкорпусе был таким: из воров старой формации на плаву не осталось никого. Что касается воров новой формации, то Чиня к тому времени освободился, Зури по окончании тюремного режима выехал, Ишхан из-за допущенных ошибок был лишен воровского титула, но оставлен в порядочной камере, Коку с туберкулезом легких перевели на больничный корпус, где он находился вплоть до моего выезда из тюрьмы. Связи с ним почти не было. В результате спецкорпус на какое-то время остался без воров, и как-то само собой получилось, что камера, в которой сидели Боря Галим, Серега Боец (будущий вор в законе) и я, оказалась в центре внимания, и к нам стали обращаться из других камер за советом по многим возникавшим у них вопросам. К началу лета в тюрьму прибыли грузинские воры Тото и Авто, а также узбекский вор Юлдаш, которые также стали считаться с мнением нашей камеры. Но наиболее близкие отношения у нас сложились с Тото. Его слово среди воров было решающим, а он, в свою очередь, советовался с нами по многим вопросам, которые касались положения в тюрьме и тех или иных арестантов. У всех троих был черный режим. Из воров старой формации незадолго до моего выезда из тюрьмы пришел на полосатый режим Донец, которого воры новой формации поначалу признавать отказались. Однако это не помешало нам поддерживать с ним переписку и хорошие отношения. Через некоторое время Донец найдет общий язык с ворами новой формации, и к началу 1983 года понятие старые и новые воры в Тобольской спецтюрьме навсегда уйдет в прошлое. Однако скрытое противостояние между славянскими и кавказскими ворами имеет место по сегодняшний день. Что касается тех, кто по указанию тюремного начальства пытался заставить меня силой признать ворами Симона и Серого, то месяца через три-четыре после того злополучного случая Кока, случайно встретившись со Свистом в больничной камере, разобьет ему голову. Последствия той встречи оказались для Свиста плачевными, но и Коке тогда не повезло, он немного перестарался и получил 15 суток карцера. (из книги В.П.Податева "Путь к Свету или Книга Жизни")
Упомянуты: , ,
, .

Прибыл из в . В это время там находились: ,

Лидер банды Владимир Лабоцкий

Самой большой сенсацией 2001 года стало разоблачение в Москве банды киллеров из Новокузнецка. Молодые парни, в основном ранее не судимые и не конфликтовавшие с законом спортсмены, создали настоящий конвейер смерти. Сыщики, знакомые со всеми нюансами этого необычного дела, уверены: если бы жертв убийц хоронили в одном месте, то получилось бы кладбище средних размеров. Об организаторе банды Лабоцком в Новокузнецке и Кемерово до сих пор вспоминают с почтением и страхом. Но и в Москве он успел оставить заметный кровавый след.

Появившись в столице в 1992 году, Лабоцкий, недоучившийся студент спортивного факультета Новокузнецкого института, сильный, волевой и честолюбивый, мелких задач перед собой не ставил. Его целью было завоевание криминального Олимпа. И тем, кто листал материалы литерного дела «Варан», эти замыслы не покажутся наивными мечтаниями возомнившего себя «крестным отцом» провинциала.

За бандой числится около пяти десятков убийств. На самом же главаре, если принимать в расчет оперативные сведения, по меньшей мере сотня трупов. Там, где заявляла о своих притязаниях Новокузнецкая банда, их противникам делать было нечего. Разве что бежать к могильщикам и договариваться об оплате земляных работ…

Слова «нет» Лабоцкий не знал, точнее не воспринимал. А если слышал его — делал быстрые и решительные выводы. Членов банды главарь вымуштровал до состояния эффективных и надежных машин. Они трепетали при одном только его появлении. Потому что убеждались не раз — ослушание, сопротивление подавлялось мгновенно и безжалостно. Даже зная, что по приказу главаря их везут убивать, никто не пытался спастись. Словно бараны, слепо бредущие под тесак мясника, они безропотно отправлялись к месту предстоящей казни.

Лабоцкий, прошедший диверсионную подготовку, был не просто осторожен и предусмотрителен. Босс никого к себе не приближал, ни с кем не откровенничал. По оперативным данным, он ездил в Англию, где каким-то образом приобрел и сумел доставить в Россию технику для скрытого наблюдения, прослушивания радио и кабельных телефонных разговоров, ведения замаскированной видеосъемки и звукозаписи.

Существует и другая версия. По ней Лабоцкий в 1991 году был завербован спецслужбами и под видом охраны, вместе с бригадой, внедрен в окружение оппозиционного политического лидера. Это похоже на правду больше, объясняет происхождение высококлассных технических средств слежения и замашки первогодка разведшколы. Не исключено, что умный и способный агент впоследствии вышел из-под контроля теневых структур государства и занялся собственным криминальным бизнесом.

Для поддержания боевого настроя главарь периодически прослушивал разговоры людей и, в случае угрозы предательства или опасных интриг, демонстративно расправлялся с недругами. Каждый убеждался, насколько тщательно Лабоцкий разрабатывал схему устранения жертв. За объектом велась целенаправленная слежка, проводилась видеосъемка. Для этого была оборудована специальная машина — что-то вроде строительного вагончика, откуда велось скрытое наблюдение за домом, подъездом, автостоянкой.

Перед выполнением задания киллер, кроме устных инструкций и боевого оружия, получал возможность увидеть будущую жертву на экране монитора, познакомиться с ее темпераментом, внешностью, манерой двигаться и реакцией на раздражители. Подозрительность главаря сказалась и на образе жизни его жены. К ней был приставлен человек, в чьи обязанности входила не только охрана и защита женщины, но слежка за теми, кто и когда с ней встречался, разговаривал. Она не имела права заглянуть к подругам, просто поболтать, пройтись беззаботно по улице. Ей дозволялись лишь прогулки с ребенком, да и то под присмотром «наружки» в лице телохранителя.

Столичных авторитетов Лабоцкий называл белоручками и презирал. Себя он ставил на порядок выше и постепенно намеревался прибрать к рукам все московские группировки. Его методы воздействия прошли проверку практикой: точный расчет, устрашение, демонстративная жестокость. Как-то одна из банд на востоке города решила проучить залетных выскочек. За кольцевой автодорогой Лабоцкому назначили «стрелку», подъехали на трех джипах, вразвалку вышли из содрогавшихся от звуков рок-н-ролла машин и не спеша направились к скромной, давно не мытой «девятке» с тонированными стеклами, на которой прибыли новокузнецкие. Неожиданно стекла «Жигулей» бесшумно сползли вниз и из темного салона затрещали автоматные очереди. Последовавшие затем события очевидец стрельбы обрисовал такими словами: «Они как сайгаки попрыгали в свои джипы и больше о себе не напоминали». Все это очень похоже на правду. Потому что ни Лабоцкому, ни его подручным терять уже было нечего. Прежде чем приехать в Москву, они буквально залили кровью родной Новокузнецк…

Оперативники располагали на момент задержания банды сведениями о 29 убийствах, совершенных группой Лабоцкого в Кемеровской области. Но никто не сомневается, что реально кровавый шлейф гораздо длиннее. В родном Новокузнецке они заявили о себе в 1991 году. Лабоцкий отдавал отчет, что ни пистолетом, ни гранатой теперь никого не удивишь. Поэтому инструментарий бандиты выбрали специфический, чтобы по городу пошли разговоры о беспредельщиках, способных на все. Первые нападения они совершали, вооружившись заточенными до звона в лезвии туристскими топориками. Остановили международный автобус с австрийцами, пятерых пассажиров искалечили, отобрали деньги, ценности. Организовали налет на кафе, где отдыхали конкуренты. Их лидер пытался было «возникнуть» — ему укоротили ногу, отрубив строптивцу ступню. (Позже, проявляя гуманность по отношению к поверженному недругу, Лабоцкий передал жене инвалида ключи от машины: «Бери, будешь катать своего «Мересьева».)

Подвиги банды обрастали домыслами и историями. Цель была достигнута. При одном только упоминании о бригаде Лабоцкого у большинства кемеровских коммерсантов кровь стыла в жилах. Чего стоит такой сюжет. На переговорах с противоборствующей группировкой в нужный момент упрямцам демонстрировался неоспоримый аргумент. По команде главаря к столу подносили атташе -кейс и верный человек извлекал оттуда отрубленные кисти рук… Как тут не вспомнить характеристику, которую дал боссу его лучший ученик Барыбин, сидящий ныне на нарах следственного изолятора: «Таких, как Ла- боцкий, в стране больше нет!»

Игорь Шкабара Барыбин

После громкого дебюта банда поменяла тактику. Теперь о них узнали не только барыги и рэкетиры, но и милиция. Поэтому лишний шум и засветка только мешали. Лабоцкий переходит на полуконспиративный образ жизни. Он ни с кем не беседует по телефону, лишь изредка пользуется пейджером или радиотелефоном, для передачи зашифрованного текста. Типичный образчик принятого в банде общения по вертикали выглядел примерно так: «Всем срочно прибыть на точку номер пять». Или: «Жду Чурку и Сметану у башни в полдень». И горе было тому, кто не услышал или недопонял. Ослушание расценивалось как предательство. Для окружения он являлся эталоном крутого парня. Он не пил, не курил, никогда не употреблял наркотики, следил за физической формой — ежедневно бегал пятнадцатикилометровые кроссы, плавал в бассейне, парился в сауне, дома установил тренажеры. И в банду гнилой народ не принимал. Каждый был спортсменом — боксером, борцом, биатлонистом или штангистом. Все проходили собеседование, проверялись и лишь потом получали испытательный срок.

Лабоцкого, по свидетельству тех, кто еще жив, боялись все. Панически боялись, необъяснимо. Он имел какое-то магнетическое воздействие на окружающих. Достаточно было единственного взгляда, чтобы попавший в немилость бледнел и покрывался испариной. Патологическая жестокость главаря соседствовала с дерзостью и холодным расчетом. Лабоцкий мог заранее тщательно подготовить место встречи с конкурирующей бандой и отправиться на переговоры без оружия в обманчивом одиночестве. Когда пришедшие убеждались, что он чист, и, зловеще ухмыляясь, вытаскивали стволы, предполагая услышать слова примирения, то неожиданно для себя слышали: «Не смешите, псы. Посмотрите по сторонам…» И растерянные «псы» видели направленные на них из укрытий стволы снайперов в камуфляже.

Скоро в Новокузнецке, Кемерове, Анжеро-Судженске и Белове ему не было равных. Слова Лабоцкого: «Уходите или все», — оппоненты воспринимали всерьез и предпочитали уходить, отдавая новоявленному «дону» позиции без боя. Он же все охотнее принимал заказы на выбивание долгов, устранение конкурентов, наказание за обиды. Ему даже нравилось как опытному егерю обкладывать жертву, изучать распорядок ее жизни, разрабатывать до мельчайших деталей готовившуюся операцию. Деньги за услуги он брал редко, поступал разумно и дальновидно — оговаривал систематическое отчисление с дохода. Отказывать ему никто не решался. Есть сведения, что в западных банках Лабоцкий успел открыть на свое имя три счета. На каждом — начисления банковских процентов…

Новокузнецк и другие города Кемеровской области были им освоены и коммерческого интереса не представляли. Акции честолюбивого мафиози росли, и он стал думать о расширении империи. Сначала поехал в Москву один. Как заметил заместитель начальника МУРа Евгений Максимов, Лабоцкий решил завоевать новые «рынки». В столице, как известно, смертью торгуют еще более успешно, чем в других городах. Осмотревшись, он выписал себе двух надежных парней — Барыбина и Гнездича. Бизнес пошел по накатанной колее. Несогласные на сотрудничество устранялись, шедшие на контакт — попадали под колпак новокузнецкого «крестного отца».

Новосибирские и кемеровские сыщики расследуют череду запутанных преступлений, совершенных много лет назад. Невероятно, но в дерзких убийствах подозревают бывшего депутата и экс-президента федерации кикбоксинга Михаила Колмогорова .

Пытаясь восстановить биографию арестанта, мы отправились в город Куйбышев , где официально проживал спортсмен. Там нас поджидала целая череда открытий: дома, в котором прописан Колмогоров, не существует, его брак - фиктивный, а фамилия - не родная. Оказывается, под маской добропорядочного гражданина скрывался уголовник по кличке Чеботарь, некогда наломавший дров в Кемеровской области. Чтобы прояснить события современности, вспомним хроники прошлого века...

Убийцы отрубали жертвами руки

В девяностые годы, когда Россию захватила преступность, самые безбашенные убийцы сплотились на Кузбассе . Возникший там криминальный синдикат был страшен не только для добропорядочных граждан, но и для самих уркаганов . Головорезы отправляли на небеса и чужих, и своих, заменяя убитых сообщников новичками. По мере того, как на смену одному главарю приходил другой, переписывалось и название банды. Но в истории больше всего закрепилось последнее - "Банда Барыбина -Шкабары".

У этой армии убийц было все: от шпионской техники, которая помогала следить за будущими жертвами, до оружейных арсеналов, которые постоянно пополнялись. Зародившись в Кемеровской области, банда постепенно взяла под контроль и другие регионы.

Преступники собирали дань с предпринимателей, а каждого непокорного убивали. Если верить криминальным хроникам тех времен, у бандитов была традиция - носить с собой трофеи в виде кистей рук, отрубленных у трупов. Не удивительно, что отморозки с такими нравами сумели завоевать и столицу, потеснив в Москве знаменитую солнцевскую группировку.

Опера, служившие в те времена, говорили: если похоронить рядом всех, кто пал от рук банды Барыбина-Шкабары, то получится кладбише средних размеров. К великому облегчению многочисленных бизнесменов, в середине девяностых сыщики накрыли преступную структуру. Вымогатели и убийцы пошли под суд и большинство из них надолго прописалось за колючкой. Но были и те, кто в силу собственной везучести, а может, ввиду слабости следствия отделался "легким испугом".

Одним из счастливичков был Алексей Дабеев. По воспоминаниям современников, он получил какой-то скромный срок за хранение оружие и соучастие в посягательстве на жизнь милиционера (сущий пустяк на фоне многочисленных трупов). Как только освободился - в 1998-м году - поспешил покинуть Кемеровскую область. От греха (читай - от милиции) подальше перебрался в Новосибирск . Увы, злая карма настигла его. Впрочем, об этом - по порядку.

Пришел в милицию и попросился в тюрьму

12 декабре 1998 года третья столица прославилась очередным громким убийством. Зимним утром мирные граждане наткнулись на два окровавленных тела. Припорошенные снегом трупы покоились на замерзшем пляже Заельцовского района. Несчастными оказались новосибирские коммерсанты Александр Придня и Сергей Сидоров .

Опера, разыскивая подозревамых, пустились во все тяжкие. Но, вот сюрприз, в милицию пришел человек с повинной. Это и был Алексей Дабеев, который посетовал, что расстрелял двоих мужчин по пьяной лавочке. Дабы избавить следствие от лишних хлопот, искренний преступник даже выдал орудие убийства - пистолет Макарова . Экспертиза подтвердила: пули были выпущены именно из этого "ПээМа".

Следующий сюрприз Дабеев преподнес уже на суде. Он, вдруг, заявил, что отказывается от своих показаний. Что ни Придню, ни Сидорова не убивал, а лишь взял на себя чужую вину. Непостоянный сибиряк сказал, что признать преступление его заставили настоящие виновники - новокузнецкие приятели, которым Дабеев сильно задолжал.

Служители закона вновь продемонстрировали невероятную доверчивость. Объявили новых подозреваемых в розыск, а Дабееву дали мизерный срок за укрывательство преступников. Мужчина вскоре освободился, но... прожил на свободе совсем недолго. В 2002 году киллер растрелял его в самом центре Новосибирска: на пересечении улиц Челюскинцев и Советской. С мертвеца спроса уже не было, а дело об убийстве Придни и Сидорова пополнило копилку "глухарей".

Преступник перехитрил суд

Кровавые разборки многолетней давности снова всплыли в 2011 году, когда в Новосибирске начался суд над бандой Трунова . Перед служителями Фемиды ответил пока лишь один из своры душегубов - профессиональный киллер Дмитрий Буоль. Именно он и признался, что застрелил Алексея Дабеева. Но, вот удача, вместе с эти престпуплением, прояснилось и другое - убийство Придни и Сидорова. То ли труновский ликивидатор, то ли кто-то другой поведал правоохранителям, что замешан был Михаил Колмогоров. К слову - давний товарищ Дабеева и, предположительно, такой же выходец из кузбасской банды.

Полиция и следствие хранят подробности дела в тайне, но на условиях анонимности человек, близкий к правоохранительным органам, приоткрыл некоторые детали:

В декабре 1998-го Колмогоров выпивал вместе со своими приятелями среди которых были Придня и Сидоров. Из-за женщины возник скандал...

Тогда Колмогоров-"Чеботарь" сильно вспылил и, по словам нашего собеседника, вызвал "подкрепление" - троицу палачей во главе с Дабеевым . Эта банда легко расправилась с двумя собутыльниками, тела которых и были брошены около пляжа. На следующий день, когда прошло похмелье, "виновник торжества" предложил отдуваться за всех одному.

Предположительно, тогда-то по указке будущего депутата Дабеев и написал явку с повинной. Судя по всему, Колмогоров гарантировал тому скорейшее освобождение. И, если так, то слово свое сдержал. Ведь суд, действительно, поверил арестанту, когда тот отказался от собственного признания. Маловероятно, что такую комбинацию жулики провернули без помощи своих людей в правоохранительных органах. Прошло все как по маслу: пока "доброволец" давал показания на следствии, Колмогоров окончательно замел следы и избавился от любых подозрений.

Кстати, Дабеев тогда оказался в самом выгодном положении. Ведь его сообщники, учинившие декабрьскю расправу, долго не прожили. Один из них, например, прятался в Кемеровской области. Но как-то обмолвился, что устал от своего подпольного положения. Тогда от Колмогорова приехали посыльные и навсегда успокоили мужчину. Вот, что говорит об этом Следственное управление СКР по Кемеровской области:

"По версии следствия, предприниматель в 2000 году, узнав, что его давний знакомый намерен дать признательные показания в совершении убийства двух человек, которое произошло в 1998 году на территории города Новосибирска, организовал его убийство. Для чего разработал план и передал указания доверенному человеку, который распределил роли между другими участниками преступления. Согласно разработанному плану, потерпевшего под надуманным предлогом вывезли из города Кемерово в Новокузнецк , где в автомобиле один из обвиняемых накинул на его шею заранее приготовленный шнур и стал душить. Однако шнур порвался, и потерпевший попытался освободиться, в этот момент его вытащили из автомобиля и другой обвиняемый нанес ножевое ранение в область шеи. Затем, спустив тело потерпевшего в яму заброшенного гаража, обвиняемые скрылись. После совершения убийства о выполненном задании они доложили организатору".

Разборка в “Орионе”

Криминальная карта Новокузнецка начала девяностых была похожа на разноцветную мозаику, в которой каждый отдельный цвет обозначал зону влияния той или иной группировки. В городе действовали две противоборствующие силы: бригады, состоявшие из бывших спортсменов-силовиков, и банды блатных, которые четко придерживались принципов воровского закона. Спортсмены, отрицавшие “закон честных арестантов”, жестко конкурировали с “синими”. Однако между сходными по идеологии группировками единства тоже не было. Каждый “авторитет”, неважно - спортсмен или уголовный пахан, стремился подставить ножку другому “авторитету” и прибрать к рукам его владения. Новокузнецкий криминалитет раздирала междоусобная грызня. Разборки, во время которых шли в ход автоматы Калашникова и ручные гранаты, случались с удручающим постоянством каждые две-три недели. Братки из враждующих группировок нещадно истребляли друг друга. На могилах погибших “авторитетов” и боевиков звучали грозные клятвы о мести. Едва справив поминки, братва снова бралась за оружие. И опять все начиналось сначала: разборки, стрельба, кровь. Лидеры были не в силах остановить это кровавое безумие. Да и не особенно хотели. * * * Сложившаяся в преступном мире ситуация была на руку Лабоцкому. Он сразу определил самое уязвимое место потенциального противника - разобщенность. Если кто-то завалит, к примеру, Шепилова, то вся кодла блатных и большинство авторитетных спортсменов встанут на уши от великой радости. Потом начнутся наезды на территорию обезглавленной бригады. Заварится такая каша, что трудно будет разобраться, кто все это начал. Лабоцкий совершенно точно знал, что в городе пока не существует централизованной воровской власти или сильного альянса бандитских группировок. Здесь - как в джунглях: каждый сам за себя. Исходя из этого, Лабоцкий вывел свой главный стратегический принцип: выбивать конкурентов поодиночке. Теперь предстояло наметить цель для первого удара. * * * Центр города и околоцентральные районы контролировали серьезные группировки, замахиваться на которые было слишком рискованно. Лабоцкий прикармливал парочку оперов из местного уголовного розыска, и они обеспечивали его превосходной разведывательной информацией. Новоявленный лидер знал всю подноготную своих будущих врагов.
Группировка Коростылева: около сотни бойцов, отличное вооружение, связи в ментовке и городской администрации. Сам Коростыль - мастер спорта по боксу, бывший тренер одного из спортивных клубов, ранее не судимый, умен, хитер, жесток.
Группировка Шепилова: около семидесяти активных участников, все хорошо вооружены. Имеется широкая сеть коррумпированных связей. Шепилов - мастер спорта по самбо, судимостей не имеет, обладает всеми необходимыми для лидера качествами.
Самую сильную в городе команду уголовников возглавлял тридцатилетний вор в законе по кличке Шмель. Он молод, энергичен, имеет безукоризненную репутацию и пользуется значительным авторитетом среди блатных. Однако ему не подчиняются другие банды уголовников, действующие в Новокузнецке и районе. Поэтому нельзя говорить о Шмеле как о едином лидере.
Помимо крупных бандформирований в городе орудовали бригады помельче, состоявшие из 20-30 участников. Претендовать на наиболее лакомые куски территории они не могли в силу своей малочисленности и лютовали в окраинных рабочих районах. Окраины Новокузнецка представляли для местных “авторитетов” весьма незначительный коммерческий интерес. Обитавшие там нищие пролетарии жили от зарплаты до зарплаты, поэтому взять с них было практически нечего. Правда, некоторые группировки имели на окраинах точки сбыта фальшивой водки и еще хилой в то время торговли наркотиками. Что касается бригад, считавших окраины своей территорией, то они в основном занимались заурядной уголовщиной: разбоями, угонами автотранспорта, мелким вымогательством и частенько совершали наезды на чужие, более прибыльные точки. По этой причине братва из солидных структур была постоянно на ножах с этими “детьми проходных дворов”. “Идеальная ситуация!” - размышлял Лабоцкий. Если вдруг кого-то из окраинных лидеров застрелят на улице, то поди разберись, чьих рук дело его смерть, ибо при жизни тот имел проблемы почти со всеми группировками города. Тут много косяков ляжет. Конечно, теоретически все выглядело легко и просто. Дело оставалось за малым: подвергнуть бригаду первому серьезному испытанию.
Объектом для нападения Лабоцкий избрал банду Николая Селиванова по кличке Лысый, которая “держала” кварталы Зареченского массива. По данным уголовного розыска, в ее составе насчитывалось около тридцати человек. Приняв решение, Лабоцкий отправил в Заречье группу разведчиков. В своей обычной манере он действовал осторожно, продуманно, но вместе с тем очень жестко. * * * Завизжав тормозами, красная “шестерка” лихо остановилась возле подъезда девятиэтажной “коробки”. В салоне громко орала магнитола. Входивший в моду Миша Шуфутинский хрипло вещал на весь двор:
“Гоп-стоп, Сэмэн, засунь ей под ребро,
Гоп-стоп, смотри ж, не обломай перо
Об это каменное сердце
Суки подколодной...”
Сидевшие на скамье у подъезда коммунистические бабушки неодобрительно поджали губы. Из машины выпорхнули хохочущие во все горло, явно подогретые спиртным девицы в мини-юбках. Они выглядели как стопроцентные шалавы, каковыми и являлись в действительности. Телок сопровождали двое бритоголовых, широкоплечих парней с сигаретами в зубах. В каждой руке у них звенело по две бутылки. Прежде чем зайти в подъезд, развязная компания хором закричала: “Жу-рик! Жу-рик!” Перепуганные старушки втянули головы в плечи.
Из окна на пятом этаже высунулась не обезображенная интеллектом харя с распространенной среди крутых стрижкой “площадка”.
- Давайте, б..., поднимайтесь, - крикнул Журик, призывно махая рукой, - я, б..., уже зае... вас ждать!”
- Ну ни х... себе! - заорал в ответ один из парней, - думаешь, легко в этом городе ох...нных телок подснять?! Ни х... подобного!
Когда компания наконец исчезла в подъезде, старушки, обалдевшие от матерщины, дружно заворчали:
- Управы на них нет, хулиганье проклятое...
Управы на этих ребят действительно не было. Все они входили в бригаду Селиванова, который нашел полное взаимопонимание с районным милицейским руководством. Однако тот вечер выдался богатым на визиты подозрительных личностей. Примерно через двадцать минут возле машины селивановских пацанов мягко припарковалась белая “восьмерка”, из которой вышли четверо крепких ребят с короткими стрижками. Посмотрев куда-то вверх, они молча зашли в подъезд.
В квартире Журика кипело непринужденное веселье. Включенный на полную громкость магнитофон разносил с первого по девятый этаж бодрящую мелодию:
“Эх, червончики, мои червончики,
Ах, милые зеленые мои...”
Дамы восседали на коленях своих кавалеров и пили водку из граненых стаканов. Журик предложил кентам забить косяк, но в этот момент кто-то стал сильно стучать в дверь.
- Кого еще принесло?.. - Хозяин квартиры неохотно ссадил девицу на диван и пошел открывать. По двери ударили уже чем-то тяжелым.
- Че надо? - спросил Журик.
- Я ваш сосед снизу, - раздался голос с лестницы.
- Че надо?! - повторил хозяин.
- Вы не могли бы сделать музыку потише?..
- Иди в жопу, - душевно посоветовал Журик.
Однако сосед не отставал:
- Мне завтра рано на работу!
- Я тя щас урою, козел, - проворчал Журик и открыл дверь. Но показать свое боксерское мастерство он не успел. Его голову раскроил острый как бритва топорик для рубки мяса.
Переступив через застрявшее в дверях тело, четверо парней в масках, вооруженные мясницкими топориками, ворвались в квартиру. Они пришли явно не вовремя. Нисколько не стесняясь друг друга, селивановские с тяжелыми охами-вздохами трахали телок. Одна бесхозная дама сидела в кресле и задумчиво курила “беломорину”, набитую анашой. Появление незваных гостей ее абсолютно не заинтересовало. Она смотрела куда-то мимо них.
Главарь чужаков ногой сбил с тумбы орущий магнитофон. Бас Шуфутинского оборвался на взлете. Удар топором раздробил позвоночник одного из бандитов. Девицы пронзительно завизжали, но люди в масках свирепо цыкнули:
- Молчать, суки!
Стало тихо.
Селивановский медленно поднялся с дивана:
- Пацаны, вы кто?!
Вопрос повис в воздухе. Парень в маске сделал шаг вперед. Топор в его руке описал правильную дугу и рассек шею бандита. Кровь из артерии брызнула упругим фонтаном. Селивановский беззвучно рухнул на пол. Глаза девчонок с ужасом следили за безжалостными пришельцами.
- Слушайте внимательно, - бросил старший, - сейчас вы оденетесь и свалите отсюда. Запомните: вы ничего не видели. Если вякнете ментам хоть полслова, мы вас найдем и порубаем почище, чем этих уродов. Все поняли?..
Девчонки поспешно закивали головами. От страха они потеряли дар речи. Однако убийцы сдержали свое слово и позволили им уйти. Когда девчонки исчезли в подъезде, старший отрубил кисти мертвых братков.
- Это покажем шефу, - угрюмо произнес он. - Кривой, давай сумку. * * * Подробности зверского убийства трех бандитов из бригады Селиванова просочились в городскую печать. В последний год советской власти пресса, по существу, уже работала в капиталистическом режиме, поэтому газеты вышли с кричаще-ужасающими заголовками вроде: “Кровавая бойня на Октябрьской улице”. Народ, читая красочные описания изрубленных топорами трупов, ахал и восклицал: “Что творится!..” Новокузнецкая братва хоть газет и не читала, но была в курсе происшедшего. По городу с новой силой зациркулировали слухи о таинственных беспредельщиках. Однако наибольшее беспокойство царило, разумеется, среди членов пострадавшей группировки.
Едва услышав об убийстве своих, селивановские пацаны без приглашения подтянулись к штабному кафе “Орион”.
Лидер группировки Николай Селиванов, коренастый, крепкий мужчина с изрезанным морщинами широким лицом, в свои тридцать восемь лет был совершенно лысым, за что и получил “партийную” кличку. Он приехал в “Орион” на своей “девятке” в числе первых. По его приказу хозяин кафе вывесил на двери табличку “Закрыто на переучет”, чтобы случайные люди не помешали провести конкретный разбор. Поставленные на стрем охранники пускали внутрь только парней из бригады, которые подъезжали один за другим.
Лысый восседал во главе вереницы сдвинутых столов и катал в толстых пальцах импортную сигарету. Его рубашка была по-блатному расстегнута, на мощной шее блестела золотая цепь. По правую руку от главаря занял место его заместитель по кличке Тугрик, прозванный так из-за ясно видимых на его лице монголоидных черт. Среди селивановских братков преобладала безбашенная молодежь, воспитанная улицей. Часть бригады составляли уголовники, имевшие одну-две судимости. Сам Селиванов еще в начале перестройки получил три года за вымогательство. В зоне он настолько заматерел, что, вернувшись в родные края, сколотил свою бригаду.
Мрачно оглядев братву, Лысый прикурил от золотой зажигалки и спросил:
- Ну, на кого косяк положим?
Слово взял Тугрик, выполнявший в группировке роль мозгового центра.
- Тут сразу не поймешь. Со многими бригадами у нас есть непонятки. Это могли сделать шепиловцы... или коростылевские. Может, даже пацаны Шмеля. За то, что мы тогда ихнего кассира выставили.
- Ну, так пробивай, - раздраженно потребовал Селиванов, - узнай, кто. Без отмашки такое оставлять нельзя.
- Я, короче, коны навел с одним мусорком, - сказал Тугрик. - Он говорит, когда жильцов опрашивали, старуха одна показала, что видела четверых типов. Они на белой “восьмерке” подъехали.
- Все, что ли? - проворчал Лысый. - Номер тачки какой? Как эти падлы выглядели?
Тугрик отрицательно покачал головой:
- Ничего конкретного. Голяк. Мент сказал, как что-то нароет, даст знать.
- Нароют они... - Селиванов выматерился. Братва слушала ругань лидера с каменными лицами. Отведя душу, он перешел на деловой тон:
- Тут слухи ходят насчет беспредельщиков, которые всех топорами рубят. Может, это они?
- А кто их видел? - возразил один из братков. - Все слышали, но не видел никто. На кого мы будем отмашку давать?
- Может, наши реальные враги под этих беспредельщиков канают. Чтоб, значит, стрелки перевести, - поддержал его Тугрик. - Какие у тех беспредельщиков к нам могут быть предъявы? Мы их вообще не знаем.
Селиванов подвел резюме:
- Ладно. Будем искать. Я попробую забить стрелку с Коростылем. Тугрик, прощупаешь шепиловских. Поодиночке никому не киряться, хватит нам жмуров.
Селивановские расходились молча. Похоже, наступили тяжкие времена. Это осознавали все. * * * Лабоцкий осматривал новенький, обильно покрытый заводской смазкой автомат АК-74. В дверь подсобки осторожно постучали. Лабоцкий прикрыл оружие тряпкой и крикнул:
- Заходи!
На пороге появился Кривой:
- Владимир Анатольевич, тут какой-то пацан к вам просится.
- Какой пацан? Откуда? - удивился Лабоцкий.
Телохранитель пожал плечами:
- Да хрен его знает. Худенький такой, одет, как бич. Может, выкинуть его на улицу?..
- Зачем? Раз человек ко мне пришел, значит, надо с ним поговорить. Давай его сюда.
Кривой вышел в коридор. За дверью Лабоцкий услышал его голос:
- Шефа называть Владимир Анатольевич, понял, чахлет?
Кривой и Серега-штангист ввели в подсобку невысокого, узкоплечего парня лет восемнадцати, одетого в грязную, заплатанную болониевую куртку. Волосы на его голове были беспорядочно всклокочены, запавшие щеки указывали на близкое знакомство с голодом.
Взмахом руки Лабоцкий отпустил охрану и пристально посмотрел на мальчишку. Под его пронизывающим взглядом тот невольно поежился, но глаз не опустил.
- Ну, рассказывай, - ровным голосом произнес Лабоцкий.
- Возьмите меня в бригаду, Владимир Анатольевич! - выпалил подросток.
Лабоцкий немного помолчал.
- Тебя как зовут?
- Дима.
- А скажи мне, Дима, с чего ты взял, что здесь тусуется бригада?
На плохо помытом лице подростка мелькнула саркастическая усмешка:
- Придурком надо быть, чтобы этого не понять.
- Ладно, не понти, - повысил голос Лабоцкий, - давай выкладывай.
Дима вздохнул:
- Пацаны базарят по-блатному. Все время одни и те же, новеньких нет. Охрана на входе. Не похоже на секцию бокса...
- Серега, а ну зайди! - крикнул Лабоцкий.
В дверь протиснулся здоровяк-штангист. Босс подошел к нему и с размаха влепил крепкую затрещину.
- Бар-ран! Я зачем тебя на волчке поставил?!
Испуганный штангист молчал. Палец Лабоцкого указал на Диму:
- Вот этот пацан нас расшифровал!
Услышав гневные крики босса, в подсобку прибежал Кривой, за ним еще двое парней. Серега вытер кровь с разбитой губы и предложил:
- Я сейчас его удавлю, шеф.
- Да? А если мусора нагрянут, ты их тоже всех удавишь?.. Тупая скотина!
Лабоцкий помолчал, чтобы немного остыть от гнева. Повернувшись к Диме, спросил:
- Слышь, пионер, ты случайно в контору не постукиваешь?
На лицах братков угрожающе заходили желваки.
- Я от мусоров ничего, кроме горя, не видел, - спокойно ответил Дима.
Лабоцкий еще раз внимательно посмотрел на него.
- Как твоя фамилия? Где живешь?
- Кондрашов моя фамилия, живу в коммуналке на Шахтерской, дом девять, квартира три. Поезжайте, проверьте. Если ненароком замочите мою мамашу - плакать не стану.
- Ого! - присвистнул Лабоцкий. - Не хилая заява. За что ж ты ее так не любишь?
- Она бы и меня пропила, если б за мою шкуру пару флаконов дали...
- Все с тобой ясно. - Лабоцкий обратился к пацанам: - Ну, что решаем, братва?
Свое мнение высказал только Гнездич:
- А чо, можно попробовать его в деле. Пацан злой на жизнь. А если зябликом окажется, утопим в речке. Искать его никто не будет.
Остальным было до фонаря. Они предоставили боссу полную свободу действий.
- Ладно, - решил Лабоцкий. Он, может быть, единственный из всех заметил колючий, жесткий взгляд подростка, говоривший о крайней озлобленности и внутренней агрессии. Из этого паренька мог выйти толк.
- Миха, возьмешь его завтра на пробивку.
- Ясно.
Лабоцкий повернулся к Кондрашову:
- Сможешь прикнокать кооператора?
- Ненавижу барыг. Жлобье! - прорычал подросток.
- Молодец. Правильно мыслишь.
Лабоцкий протянул ему финский нож:
- Принесешь мне палец того барыги.
- А ухо не надо?.. - осклабился Кондрашов.
Лабоцкий засмеялся. Вслед за боссом заржали братки.
- Смотри-и, Димон, - предупредил Лабоцкий, - если струхнешь, пацаны тебя этим самым ножом прирежут.
Порывшись в карманах, он вынул ворох смятых ассигнаций.
- Держи. Купишь себе пожрать и нормальный прикид. Не годится идти на дело в таком виде. А если мамаша попробует забрать бабки, дай ей в рыло.
Денег было много. Больше тысячи. Кондрашов за всю свою жизнь не видел столько. Бережно приняв из рук босса хрустящие бумажки, он с чувством произнес:
- Владимир Анатольевич... Я... Я этого никогда не забуду...
- Завтра в полдень чтобы был здесь. Опоздаешь хоть на минуту - ребра переломаю. Иди.
Лабоцкий хлопнул новичка по плечу. Этот жест означал доверие.
...Белая “восьмерка” подкатила к приземистому зданию торгово-производственного кооператива “Редан”. Из автомобиля вышли Гнездич, Демидов и Кондрашов. Последний был аккуратно подстрижен, одет в модные варенки и недорогую кожаную куртку. Внешне он ничем не напоминал того жалкого оборванца, который накануне униженно просил о приеме в бригаду. Теперь Кондрашов считал себя крутым и крепко сжимал в кармане рукоять подаренной боссом финки.
Кооператив “Редан” располагался в частном доме на территории селивановской бригады и был самой доходной коммерческой точкой, платившей дань пацанам Лысого. Производство, которым занимались кооператоры, являлось полулегальным. На каком-то весьма подозрительном оборудовании они изготовливали красочные плакаты, календари и наклейки с портретами знаменитых западных рок- и поп-звезд, киноактеров, спортсменов, штамповали торговыми знаками всемирно известных фирм. Произведенные в Советском Союзе сумки, аудиокассеты, футболки затем продавали втридорога как импортный товар. Кроме того, шустрые кооператоры изготавливали всевозможные учебные пособия по карате, джиу-джитсу, айкидо и прочим единоборствам, которые пользовались в то время ажиотажным спросом. Словом, зашибали деньгу, играя на наивности простого советского обывателя. Селивановские сборщики дани приезжали в “Редан” каждую субботу, чтобы справедливо снять долю с мошенников.
Бандиты взошли на крыльцо и несколько раз ударили по двери ногами. Им открыл мужчина лет тридцати в кожаном фартуке.
- Вам чего?
- С дороги, чмо, - Гнездич грубо втолкнул его внутрь. Почуяв неладное, мужик стал гораздо вежливее:
- Ребята, вы, наверное, не туда попали...
- Веди к хозяину, - оборвал его Гнездич.
Директор кооператива оказался молодым человеком весьма прохиндейской наружности. В зависимости от потребностей текущего момента он мог играть роль добропорядочного налогоплательщика или кристально честного предпринимателя. При виде ввалившихся в кабинет незваных гостей директор отложил в сторону свежий номер журнала “Огонек” и привстал. Гнездич швырнул его обратно в кресло.
Демидов и Кондрашов встали по бокам.
- Привет, лох. Мы твоя “крыша”. Где бабки?
- Ребята - это какая-то ошибка, - удивился кооператор, - я ведь уже заплатил.
- Кому ты заплатил, придурок? - с усмешкой спросил Гнездич.
- Ка-ак кому? Я... я должен позвонить Николаю Степановичу.
Кооператор потянулся к телефону.
- Сидеть! - Демидов и Кондрашов схватили его за руки.
Кооператор испугался.
- Ребята, вы кто?
- Ну и тупой же вы народ - барыги, - изрек Гнездич. - Короче, нас прислал Владимир Анатольевич Лабоцкий. Он предлагает тебе “крышу”, потому что селивановские чмошники больше не смогут тебя защищать. Клади пять штук.
- Я... Я не могу...
- А ну, пацаны!
Демидов ловко накинул на шею кооператора удавку. Мужчина захрипел и схватился руками за горло.
- Будешь платить?
Ответом был нечленораздельный хрип.
- Дайте ему подышать, - бросил Гнездич.
Демидов снял удавку. Кооператор зашелся в мучительном кашле и стал жадно хватать воздух широко раскрытым ртом.
- Ребята, - отдышавшись, сказал он, - я не смогу платить столько. Я селивановским плачу только три... а-агхр-ррр, - горло кооператора вновь стиснула удавка.
Гнездич посмотрел на Кондрашова:
- Делай!
Тот схватил кооператора за руку, потянул ее вниз и положил на край стола указательный палец. Гнездич внимательно наблюдал за ним. Димка держался вполне нормально. Его лицо кривилось от злобы. Ни страха, ни брезгливости. Свой человек.
Демидов крепко сдавил задергавшегося кооператора. Кондрашов поднял хищно сверкавший нож и одним резким ударом отрубил палец. Освобожденный от удавки кооператор дико взвыл.
- Молчи, сволочь! - Гнездич сбил его на пол ударом кулака. - Сам виноват, пострадал за свое жлобство. Хорош косить! Гони лавэ, а то мы тебе еще кое-что отрежем...
Тихо скуля и прижимая к груди искалеченную руку, кооператор извлек из сейфа требуемую сумму.
- Ну вот, другое дело, - добродушно сказал Гнездич, - сразу бы так.
Кондрашов похлопал кооператора по щеке:
- За палец не обижайся, лады? Я ведь доброе дело сделал - отучил тебя от вредной привычки. Теперь не будешь в носу ковыряться...
Братки весело загоготали: “Ну, Димон, классно приколол!”
Стараясь не встречаться с бандитами взглядом, кооператор спросил:
- Как вас найти, если что?
- Мы тебя сами найдем, - усмехнулся Гнездич.
- Вы же понимаете, у моей “крыши” могут быть к вам вопросы.
- Это какие же вопросы?.. - Гнездич грозно сдвинул брови.
Кооператор съежился.
- Забудь про Лысого. Он в этом городе - вчерашний день. Бабки держи наготове: через неделю приедем...
Рэкетиры вышли, громко бабахнув дверью. С давно не ремонтированного потолка посыпалась штукатурка.